Сергиенко Евгения Павловна - Женькина Жена
Евгения СЕРГИЕНКО
ЖЕНЬКИНА ЖЕНА
Наша рота дружная. У соседей тоже ничего, но лично я, рядовой
Корешков, доволен тем, что служу в этой роте.
Мы все знаем друг о друге: кто о чем мечтает, о ком тоскует, чем
дышит. За каждого товарища все болеют, как за любимого футболиста
во время решающего матча.
Вот поэтому так всполошилось наше дружное подразделение, когда
после занятий кто-то крикнул в раскрытую дверь класса:
- Рядовой Добров! Жена приехала.
Женька Добров завертелся на месте, потом сообразил, в какой
стороне выход, и по каменной лестнице казармы пророкотал стук
каблуков, похожий на автоматную очередь.
Мы готовы были броситься следом за своим сослуживцем, но сержант
Богданов вовремя остановил нас:
- Массовый кросс назначен на ближайшее воскресенье, - сказал он.
- Вы что, хотите продемонстрировать свое незаконченное воспитание?
Нет, мы не хотели.
- Но ведь приехала Женькина жена! - оправдался я за всех.
- Ну и что же? - сержант изобразил безразличие, однако не очень
убедительно. Он тоже, не таясь и не стесняясь, громко позавидовал:
- Везет же некоторым рядовым!
Мы поддержали его коллективным вздохом, поглотив из воздуха
кубометра три кислорода, а двое из нас предложили Богданову конверты
с цветочками.
Наш сержант два раза в день писал письма той, чью фотографию носил
в кармане. Раньше она называлась невестой, но три месяца назад
Богданов ездил в краткосрочный отпуск, и теперь его любовь
торжественно именовалась женой.
Сержант встряхнул авторучку, выдернул из тетрадки двойной листок
и удалился строчить своей супруге отчет за вторую половину дня. А
мы принялись обсуждать последнюю новость - приезд Женькиной жены.
В роте было только двое женатых: рядовой Добров и сержант
Богданов, а остальные - закоренелые, несгибаемые холостяки.
Правда, трое или четверо из нас держались довольно непрочно на
грани холостяцких своих убеждений, и виноваты в том были шефские связи
с девушками швейной фабрики No 2.
Евгений Добров служил в армии восемь месяцев, два года, как
состоял в законном браке, и не было для него авторитета более
значительного, чем его жена.
Долго мы не знали ее имени. "Моя жена", - говорил Женька
благоговейно и почтительно. И какой завидной гордостью при этом
светились серые, задумчивые глаза высоченного, широкоплечего парня!
- Моя жена считает... моя жена говорит... моя жена советует...
- слышали мы от него не меньше двенадцати раз в сутки.
Сначала мы потешались над Женькой - "моя жена", но скоро привыкли
и только скребли затылки в раздумьи:
- О, попался!
- Влип. Погибает и радуется.
- Скрутила, как в самбо!
- Могучая девчонка.
Наши замечания успеха у самого Женьки не имели. Он смотрел на
нас со снисходительной улыбкой, и улыбка говорила нам: что, мол, вы,
первогодки, понимаете в семейной жизни?
Женька не курил. Его жена уверяла, что это вредно для организма.
Женька не ходил в клуб швейной фабрики на танцы. Его жена считала,
что это тоже не принесет ему пользы. Он зубрил физику и иностранный
язык. Жена настаивала, чтобы после армии он поступил в институт.
Женька был вежлив и не прибегал к звучным выражениям даже в трудных
случаях.
- Жена говорит, что сквернословие показывает умственную
недостаточность мужчины, - наставительно замечал Женька, когда
кто-нибудь произносил крепкое, иной раз такое необходимое словцо.
Что ж, приходилось задуматься!
Женькина жена перешла на четвертый курс педагогического института,
и мы ясно представляли себе высокую, солидную даму в очках, эдаку
