Сергеев-Ценский Сергей - Поляна
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Поляна
Стихотворение в прозе
Сияло солнце. В зеленом мелколесье звенели птицы.
Вблизи все смеялось тихо и радостно, а вдали торопливо струился воздух
и трепетно молились невинно-белые церкви.
От земли пахло мелкой игольчатой травкой, влажным, пухлым теплом и
грачами.
Там, где кончался лесок и начиналась поляна, ярко-зеленой оградой
стояли бойкие, задорные кусты терна и крушины. Над ними первыми молоденькими
листочками краснели дубы, точно стыдились, такие большие и такие корявые,
одеваться на виду у всех.
Из-за них, любопытно прищурившись, глядели клены и вязы, а дальше
частая сетка ветвей реяла и таяла в воздухе.
На поляне паслось стадо.
Сытые коровы, ложась пестрыми пятнами на зеленый фон травы, двигались
грузно и лениво, обмахиваясь хвостами.
Растянувши зипун на трех смежных, сильно нагретых солнцем кротовинах и
подставив под прямые полуденные лучи старое бородатое лицо, дремал пастух.
Юркий босоногий мальчик, подпасок, с длинным кнутом через плечо шнырял
в кустах, гоняясь за лесными мышами.
Изредка оглядываясь на стадо и заметив на опушке какую-нибудь комолую
рыжуху, задумчиво жующую молодняк, подпасок воодушевлялся негодованием и
кричал, подражая деду:
- А куды?! А куды, стерва, штоб ты сдохла... Неймется тебе, окаянная!..
А куды?!
Корова виновато повертывала на поляну, на ходу дожевывая листья;
успокоенный подпасок начинал искать между корнями новые мышиные гнезда; дед
дремал.
Солнце лениво ползло по небу, дочиста вымывая лучами грязную холщовую
рубаху деда, крашенинные порты и онучи, и он лежал, белый и нарядный, со
своей седой бородою и ярким, загорелым лицом.
Хлопотливая серенькая лесная букашка проползла по его лицу, остро
защекотала ему нос длинными усиками.
Дед чихнул и проснулся.
Покрасневшими от дремоты глазами он не сразу охватил поляну, стадо и
лес; но вот он заметил подпаска в кустах и закричал простуженным голосом:
- Санька!.. Мышуешь все, стервец! Постой, я те дам!
- А? - отозвался подпасок.
- Акай больше!.. Мышуешь, говорю, как лягаш, балуешь зря... Иди
картошку печь!
Санька, маленький и черный от солнца, как жук, степенно пошел к деду.
Длинный хвост кнута извивался за ним, как тонкая змея.
Подойдя к деду, он поковырял в носу и не спеша уселся рядом на травке.
- Так-с... - протянул дед. - Значит, пришли и сели... А картошку теперь
на чем же печь?
- Хворосту принесть? - спросил Санька.
- У, да и смекалистый же ты у меня парнюга, просто беда... Дай я тебя
за ухо выдеру! - потянулся дед корявой рукой к глубоко запрятанному под
желтые косицы Санькину уху.
- Ладно, за ухо... - снисходительно отозвался Санька и кубарем, вертясь
через голову, покатился к опушке.
- Балуй, балуй, стервец!.. Гляди, коровы в кусты ушли! Вот я те дам!..
- кричал ему вслед старик, доставая из мешка картофель.
Минут через десять на поляне горел костер. Маленький и мокрый на вид,
красный огонек скручивался в сизые струйки дыма, потом развертывался широким
пахучим серым полотнищем и расстилался по поляне.
Мелкие, чуть заметные, розоватые улыбки огня бегали по деду и Саньке, и
от этого тела их, казалось, тоже струились, как воздух вдали.
Из-за леса, легкий и трепещущий, как крылья кобчика, доносился
колокольный трезвон.
- Ишь ты, колокола-то как звонят, - вслушиваясь, уронил дед.
- Семой день звонят! - блеснул черными глазами Санька.
- Святая!.. На святую уж завсегда так, по всем церквям, - хитро
прищурился дед. - Постом тянут, как не емши: "К на-ам! К н